Наивная Кассандра
Другая жизнь Валерии Новодворской
Не знаю, заполняла ли когда-нибудь Новодворская анкету. Трудно себе это представить, но если бы пришлось, в графе «профессия» она, наверное, написала бы – журналист (как ее политический враг Ленин). Давно-давно, в «Новом времени», она говорила про себя – «я правозащитник», но когда старики со всего бывшего Советского Союза стали писать ей про свои несчастья, она твердо сказала: не могу я за всех ходатаем быть, я политик, а не адвокат. «Ну какой ты политик, Лера, - мягко говорил ей Александр Борисович Пумпянский, Пума, наш главный, когда она пыталась повторить это на планерке, отстаивая какую-нибудь экзотическую идею. - Ты писатель, бери ручку и пиши». (Про ручку – это буквально. Все свои тексты, включая книги, она написала шариковой ручкой.) С Пумой – единственным, наверно, - она не отваживалась спорить. Когда он приходил с гранками и критиковал (что было крайне редко) ее очередной «Свободный полет» за какую-нибудь наивную фантазию, она только жалобно смотрела на него снизу вверх, а потом начинала безропотно переделывать спорное место. Делала она это виртуозно: убирала пару слов или полпредложения, пару слов дописывала – и не подкопаешься. Это был высший журналистский пилотаж: сказать то же самое так, что придраться не к чему. Так она стала журналистом – то есть в конце концов так стала себя называть. А наивные ее пророчества, с которыми боролись все редакторы, рано или поздно сбывались…В «Новом времени» печатались блестящие публицисты, и оттуда у Новодворской высшая оценка текста – «написано художественно». Следующий по частоте комплимент автору: «Вкусно, питательно. Как шоколадный торт». В психушке ей посадили поджелудочную железу и навсегда изуродовали обмен веществ. Она всегда хотела есть и всю жизнь пыталась похудеть. Приходила, пошатываясь от голода, гладила себя по шелковым бокам (очень любила шифоновые, летящие наряды и уговаривала меня одеваться в какой-то очередной «леди икс»), спрашивала победительно: «Правда, я похудела?» - и называла какой-то сногсшибательный результат недельного издевательства над собой. Я ужасалась, а она торжествовала. Когда капустные дни заканчивались, приносила с собой чипсы. На все уговоры не есть эту гадость говорила: «Ну тут же совсем нет калорий!» И никакие доводы не действовали. Но надо отдать ей должное – конфет не ела, раздавала в редакции – это у нее было замещение тайной страсти к сладкому.
Еще одна великая страсть у нее была в те годы – кот Стасик. Мы сидели в старом здании на Пушкинской в интерьерах Большого Стиля (однажды там даже кино снимали – сцену в редакции), Елисеевский еще не был перестроен, и Валерия Ильинична с этим магазином дружила. Она снимала трубку и говорила: «Здравствуйте, мои хорошие, это Валерия. Вам сегодня ветчинку завезли? Хорошо! Она свежая? А паштетик? Мой Стасик вчерашнее есть не станет». Продавщицы, «девочки», думаю, были уверены, что Стасик – это или муж, или любовник. Счастие увидеть Стасика мне выпало однажды – мы заехали к Лере неурочно то ли за внеплановой заметкой, то ли за каким-то документом. Новодворская открыла дверь – и сначала показалось, что она в меховом манто. Всю верхнюю часть Лериного туловища закрывал огромный кот-бегемот. Лера счастливо улыбалась. При попытке почесать бегемоту живот тот ухнул на пол (хрущевка зашаталась) и скрылся под диваном навсегда. Вскормленные свежайшим паштетиком фамильярности не любят.
Про «хрущевку» в Марьиной Роще, где в двух комнатах она жила с мамой и бабушкой, Новодворская сказала однажды, что она «неудобная»: книги уже некуда класть. И призналась, что во второй половине 90-х ельцинская администрация предлагала поменять ее квартиру на большую, современную. «Но ты же понимаешь, - сказала Валерия Ильинична, - я не могла ничего взять у власти». Против этого лома не было приема. Удивительно, но даже ее святая мама Нина Федоровна, на плечах которой было все – Лерино здоровье, быт, коммуникация с местными властями, - ничего не могла с этим поделать. А может, и не собиралась – Леру она, обыкновенная московская чиновница, обожала и поддерживала во всем.
В конце 90-х, кажется, Новодворская с Боровым летали в Америку – там снимали эпизод фильма, в котором «два русских диссидента» прилетают в Штаты, и их встречает восторженная публика. Понятно, что снять это можно было где угодно, а поездка была гонораром за съемки. Но Валерии Ильиничне было все равно, она любила Америку, для нее эта страна была символом демократии. На митинги она долго ходила (пока ходила) в необъятной майке с принтом американского флага. Мне привезла подарок – эмалевую брошь в виде этого самого флага с камушками-звездами. А себе какие-то фантастические крупные бусы – она очень любила украшения, про ее слабость друзья знали, и у Леры с годами образовался большой «парк» бижутерии. Странно, но ей - крупной, большой, неуклюжей – бусы, висюльки и браслеты были к лицу. Какое-то щемящее чувство возникало, когда удавалось незаметно за ней подглядеть: нежная, добрая, наивная до слез, нескладная большая девочка, преисполненная любви к близким. Недолюбленная, недооцененная при жизни.