Уже ничего не исправишь,
события борзо летят,
как угнанный Боинг, Икар лишь
летящим над пропастью - брат.
Он жив ли, убит из берданки,
мы с братьями в разных мирах,
одни ураганят на танке,
другие вредятся в умах.
Мозг вылез, нарядно напудрен.
Мир пьян - положение риз.
И каждый по-своему мудр.
И алчен. И катится вниз.
А дальше - вставляется клизма,
и пудра стекает со щек,
не пучит от пудриотизма,
и свой колосится шесток.
Мучительно длится паденье
Российской Империи – век,
тут язвы и их прободенье
лелеяли сменами вех.
И раненый зверь поднимался
напудренным мозгом с колен,
к Плутону летя или к Марсу,
ждал Боинга и перемен.
В душе его бледные кони
метались, и запах тайги,
и пальмы, и детские пони –
год лошади, Будды круги.
В чем правда, брат – неинтересно,
У каждого свой мифолёт.
Взывающий к силам небесным,
рулит ими аццкий пилот.
Уже ничего не попишешь,
написан на стенке вердикт,
как там, в Вавилоне, афишей
явился в назначенный миг.
март 2014
события борзо летят,
как угнанный Боинг, Икар лишь
летящим над пропастью - брат.
Он жив ли, убит из берданки,
мы с братьями в разных мирах,
одни ураганят на танке,
другие вредятся в умах.
Мозг вылез, нарядно напудрен.
Мир пьян - положение риз.
И каждый по-своему мудр.
И алчен. И катится вниз.
А дальше - вставляется клизма,
и пудра стекает со щек,
не пучит от пудриотизма,
и свой колосится шесток.
Мучительно длится паденье
Российской Империи – век,
тут язвы и их прободенье
лелеяли сменами вех.
И раненый зверь поднимался
напудренным мозгом с колен,
к Плутону летя или к Марсу,
ждал Боинга и перемен.
В душе его бледные кони
метались, и запах тайги,
и пальмы, и детские пони –
год лошади, Будды круги.
В чем правда, брат – неинтересно,
У каждого свой мифолёт.
Взывающий к силам небесным,
рулит ими аццкий пилот.
Уже ничего не попишешь,
написан на стенке вердикт,
как там, в Вавилоне, афишей
явился в назначенный миг.
март 2014