Бывший народный депутат разогнанного Ельциным Верховного Совета России Илья Владимирович Константинов начал на «Каспаров.ру» в цикле «На кривой козе» (очередную) интересную дискуссию о фатальных ошибках демократов и либералов начала 90-х. С упором на аморализм и нечестность действий реформаторов и на насилие в отношении подавляющего большинства, которое не хотело быстрого отказа от социалистического патернализма, советского консерватизма и империи. Всё верно, не хотело. А их сломали через колено, сетует вечный – Горбачеву, Ельцину и Путину - оппонент.
Любой серьёзный спор о прошлом - это всегда спор о будущем. Американские споры о Шестидесятых – это полемика между неоконсерваторами и социал-либералами сегодня. Российские споры о Феврале 1917 года в нулевые – это споры о допустимости или нет для либералов подтачивать путинский режим, так же как они подтачивали советский.
Споры о мюнхенском компромиссе сентября 1938 года в шестидесятые стали спором о стратегии Запада в холодной войне. И подтверждение правоты Чёрчилля тогда привела Джона Кеннеди и его преемника Линдона Джонсона в Индокитай. А ещё через четверть века – Джорджа Буша-ст. в Ирак, а потом и его сына – в Афганистан и Ирак.
Но как мудро замечал подлинный автор нынешнего китайского чуда Учитель Кун-цзы [имя добавляю для невежд - и китайцу, и средневековому европейскому книжнику никаких пояснений к тому, кого обозначает слово «Учитель» было не нужно*]: исправление порядков начинается с исправления нравов, а исправление нравов начинается с исправления имён.
Слово «демократ» в России конца 80-х – начала 90-х годов XX века, как и во Франции за две сотни лет до этого слово «патриот», означала буржуазный революционер, борец с тотальной идеологией (церкви, партии) и с феодальным по сути общественным укладом.
И все упрёки в аморализме в отношении демократов (какой, мол, ты демократ, если поддерживаешь разгон парламента), отпадают, если вместо этого говорить «буржуазный революционер». Кромвель разогнал «Длинный парламент» (победивший, между прочим, короля). Робеспьер выгнал из Конвента всех умеренных (победивших, между прочим, короля). Временное правительство распустило Думу (свергшею, между прочим, царя). И Ельцин разогнал Съезд народных депутатов (победивших, между прочим и Горбачёва, ГКЧП). Это всё дела буржуазных революционеров, сперва вовсю использовавших представительную власть, а потом перешагнувших через неё.
Многократно говорил, что революция – это коалиционная война. В войне морально победить. Если при ведении войны удастся соблюдать законы божеские и человеческие, беречь своих людей, своих солдат, щадить население противника – это невиданной красоты моральная позиция. Впрочем, обусловленная двумя циничными проблемами: после побед и одолений надо будет объясняться с собственным народом, и «вчерашний враг – это завтрашний торговый партнёр и послезавтрашний союзник» (Б.Г. Лиддел-Гарт).
При коалиционной войне морально возложить на партнёров возможно большее бремя издержек, но урвать как можно больше трофеев (т.е. повести себя как последний «кидала») – это и будет наибольшая доблесть в отношении твоей страны и твоего населения.
Стравливание врагов между собой, а также их «перекупка» - моральны, потому что сокращают твои потери и издержки, хотя плодят страдания.
Для победы над коммунистами буржуазные революционеры раскололи партхозноменклатуру, дав возможность перебежчикам стать частью нового правящего слоя. Это принесло победу в августе 1991 года, но дало возможность перебежчикам с новой силой грабить народ и профанировать демократию.
Для победы надо врать (привирать) и строить мифы. В романе Нормана Мейлера «Нагие и мёртвые» описываются переживания героя – нью-йоркского интеллигента, пошедшего добровольцем сражаться с Гитлером, но по перекрёстной схеме Пентагона отправленный на острова Тихого океана. что американский замполит перед боем не рассказывает им о священной борьбе за демократию и гуманизм, а объясняет как важно отбить у японцев важнейшие запасы стратегического сырья. Никакого тебе «За родину! За Рузвельта!»
Только дозы вранья не должны превышать уровень, приводящий к социальной шизофрении (знаменитая битва телевизора с холодильником).
Народы России не хотели ли либерального капитализма, ни плюралистической демократии. Они хотели «доброго» и «социального» фашизма – «патриотической» патерналистской авторитарной власти. Но это был путь в социальный тупик (в нынешнюю фазу путинизма нас прямиком вёл ГКЧП). Традиционалистское общество никогда само не хочет стать модерновым. Для этой трансформации применяется «реформация» (а вовсе не реформирование) – полная ломка существующей социокультурной матрицы. История показала, что миллионы беженцев и мигрантов из стран русской цивилизации, попав в условия западной, преимущественно англосаксонской социокультурной среды (включая американизированные послевоенные Францию и Западную Германию, а также американизированный Израиль), разом избавляются от всех «родимых пятен» русской традиции – «соборности», «уравнительной справедливости», «утопического мессианства», мигом усваивают протестантскую этику и приверженность к буржуазной многопартийности. Единственно, что они стараются занять правые и очень правые идеологические позиции, заражены до мозга костей расизмом и выявляют «южноевропейскую» терпимость к коррупции. Поскольку для реформации русской цивилизации её нельзя поднять и перенести в Америку целиком, то пришлось попытаться перенести как можно больше американского внутрь страны. Начиная с гангстерских войн и с всевластия нашего маленького «Уолл-стрита».
«Демократическое реформирование» феодальной мессианской империи с базовым крестьянским сознанием в буржуазное европейское урбанизированное национальное государство – это такое же насилие над реальностью, как сталинская коллективизация и «культурная революция», включающая «безбожную пятилетку». Только зеркальная. НЭПовская Россия хорошо бы приняла реформы Гайдара-Чубайса, а авторитарные ухватки и коррупцию ельцинского правления сочла бы за райские кущи. Но как Ленин и Сталин создали «Антироссию», так Ельцину и его либеральным министром пришлось создавать «Антиантироссию». При этом число жертв оказалось на порядок меньше. Хотелось бы, чтобы на два порядка - в пропорциях рузвельтовской Америки и послевоенной Западной Европы. Я надеюсь, что второй период свободы, возобновление прерванной реформации России будет именно таким «малокровным».
Самое главное – это то, что есть трансформации, которые происходят только дискретно. О причинах этого, о зловещей «косе инверсии», уничтожающей все предыдущие социальные устои, много размышлял и писал покойный философ Александр Ахиезер.
Демократический социализм, о котором говорит коллега Константинов, это – разрушительная для экономики утопия. Мы при нём жили с 1988 по 1992 год. Дело в том, что в экономике должна быть единая логика – рынок или административное перераспределение.
Когда создаётся гибридная (химерическая) система, то либо рыночная часть начинает паразитировать на плановой, как это было при Горбачёве; либо социально-плановая на буржуазно-рыночной, как в Венесуэле или Греции. Рыночной социализм может сколько-то существовать, когда у него есть огромный ресурс – финансовый за счёт экспорта, или психологический – за счёт многовековых наработок протестантской или конфуцианской этики. Демократический социализм означает отказ от любого принуждения к дисциплине, труду и усердию. Даже моральных стимулов к престижу и богатству, которые осуждаются как карьеризм и стяжательство.
Необходимо понять, что человек традиционалистского социума с точки зрения человека современного европеизированного – это подросток или ребёнок, посланец прошлого. Принуждение или некоторое введение недоросля в заблуждение (хочешь преуспеть в жизни – надо быть честным, старательно учиться и много работать) нельзя рассматривать как аморальность. Даже гипертрофированное запугивание фашизмом или коммунистическим реваншем я бы отнёс к таким варварским педагогическим методам прошлого как внушение детям, что мастурбация ведёт к слепоте.
Дискретна и идеология. Традиционалистское общество требует общей принудительной мифологической системы, считая её основой нравственности и социальной солидарности. Из тоталитаризма можно выходить постепенно, как это происходило с католицизмом (либеральный протестантизм, масонский деизм) и как планировал идеолог перестройки Александр Яковлев: Сталина бьём Лениным и Бухариным, Ленина – Плехановым… Но всё как-то оборвалось на деленизации. Тотальную идеологию нельзя построить на бухаринских статьях и тетрадях Грамши. Либо есть марксизм и тогда позор буржуаизации (о чём написала в марте 1988 года Нина Андреева), либо нет – и тогда не мешаете людям делать деньги, а в газеты с рассуждениями о новом прочтении Ленина можете заворачивать полученное по талонам мыло. Теперь вот вместо Ленина решили ставить сакрального киевского кагана… Исполать детинушкам…
Тоже относиться к континентальной мессианской империи, Советский Союз то ж. С семидесятых годов криптоидеологией был национализм. Титульный этнический в республиках и великодержавный в собственно России (без той части, что «Федерация»). С уходом коммунизма, явно воцарился национализм. Административные границы, лихо изменяемые по любому поводу, мигом стали священными рубежами (вспомним кровавую карабахскую войну, вспыхнувшую только из-за того что одной автономной области не позволили подняться в статусе до автономной республики – якобы в 1922 году Ленин что-то обещал Ататюрку). Поэтому в 1990 году СССР уже ничего не соединяло, кроме КПСС и КГБ. А КПСС категорически отказывалось стать социал-демократией и обновить базовые сталинские «духовные скрепы» «общечеловеческими ценностями». Конечно, Горбачёв и многие адепты сохранения Союза говорили, что в четверть-миллиардной стране многие миллионы считают себя «советскими людьми». Но кроме русских в республиках к этой категории относились пожилые, сильно русифицированные люди. Им наклеили ярлык «манкуртов» (забывшие в результате внешней лоботомии прошлое, имя и предков рабы - спасибо за этот термин гуманисту и космополиту Чингизу Айтматову и его супербестселлеру «И дольше века длится день»). Однако у сторонников Союза не было никакой общей мобилизующей идеи, которая могла заменить советскую идеологию. Они принадлежали к наиболее социально пассивной части населения, и единственным доводом в пользу Союза было то, что уйдёте – вас Россия перестанет кормить. А Россия подсчитала, что принять 10 миллионов соотечественников на правах гастарбайтеров выгоднее содержания 100 миллионов жителей союзных республик.
Последний костыль союзной идеологии – панславизм был похоронен детальными подсчётами «сколько мы тратим на белорусов и украинцев». Поэтому никакого плавного отхода от централизованного Союза к федерации и конфедерации быть не могло. Мог быть вариант Беловежской пущи и вариант Югославии. А война за Крым и Донбасс могла начаться – между двумя ядерными державами** – в конце 1991 года.
Мораль – это когда все усилия прикладываются для минимизации зла. И лучше люстрация через помойный контейнер, чем через расстрельный подвал.
*Ладно, ладно, не сердитесь – Конфуций и Аристотель.
** 26 августа 1991 года пресс-секретарь президента Ельцина Павел Вощанов заявил о возможных территориальных претензиях России к отделяющимся республикам, подчеркнув наличие у России ядерного оружия. В тот же день в телеинтервью мэр Москвы и один из лидеров победивших демократов Гавриил Попов назвал российскими Крым, Донбасс, Харьковщину, Одесскую область, а также Приднестровье.